Основная проблема президентской кампании 2018 года стала видна по итогам парламентской кампании — 2016: это проблема явки. Парламентские выборы продемонстрировали весь масштаб происходящего: крупные города и среднерусские регионы не хотят голосовать, в результате итоги выборов делаются за счет национальных республик и так называемых регионов электоральных аномалий, под каковым термином эвфемистически подразумеваются те субъекты федерации, в которых результат выборов достигается без участия избирателя.
Можно вспомнить, что в период подготовки парламентских выборов федеральный центр пытался посылать сигналы, публичные и непубличные, о том, что не нужно устраивать больших фальсификаций, не надо нагонять явку, не надо нагонять результат в пользу основной партии. Сменилосьруководство Центральной избирательной комиссии, был проведен ряд символических увольнений руководителей территориальных и региональных избирательных комиссий, которые наиболее заметно этими приписками занимались. В результате обнажилась картина регионального разнообразия: одни послушались — в основном те же среднерусские регионы, северо-запад, Урал и индустриальная Сибирь, и явка получилась низкой. Другие сделали, как привыкли, а «кремлевские сигналы» проигнорировали, и явка и результат основной партии были высокими. Возникла диспропорция в составе парламента, потому что те регионы, в которых была высокая явка, и, соответственно, высокий результат за «Единую Россию», провели в Думу больше депутатов по партийным спискам.
Применительно к парламентским выборам все это не было очень важно, потому что парламент не является краеугольным камнем нашей политической системы. Но это была демонстрация того, как обстоят дела в реальности. Дальше перед нашим политическим менеджментом встал вопрос: проводить ли таким же образом и президентские выборы, или попытаться что-то с этим сделать.
Первоначальный энтузиазм нового руководства администрации и ее политического блока повел их в сторону спорта высоких достижений: тогда возник негласный параметр 70/70 — 70% явки, 70% за основного кандидата. Но ближе к началу выборной кампании стало понятно, что это нереалистичные запросы, и достигнуть таких результатов невозможно, не выжимая из машины фальсификаций больше, чем она может дать, и не рискуя шумными публичными скандалами ровно в тех регионах, где больше всего наблюдателей, медиа и активных граждан.
Собственно, с самого начала можно было предсказать, что после всех метаний и фантазий политическая машина придет к тому, к чему она неизбежно должна была прийти — к так называемому дефолтному сценарию, кампании максимально тихой, без референдумных амбиций, без выноса какой-то программы на всенародное обсуждение, без принуждения регионов к завышению явки, но и без принуждения к отказу от фальсификаций тех, кто к ним привык и не умеет по-другому. В тех регионах, о которых идет речь, то есть в национальных республиках, это не сколько фальсификации в обычном смысле, сколько привычный им модус политического поведения, не исключение из правил, а само правило, и никакие московские сигналы, указания и разговоры не могут заставить их провести выборы как-то иначе, чем они проводили их 15 лет. Надо отдать должное реалистичности нашего политического менеджмента — они это понимают.
Каковы свойства «кампании дефолтного сценария»? Сжатые сроки, низкие затраты, низкие риски, сниженный шумовой фон, минимум неожиданностей. Главное — следить, чтобы на эту сцену детского утренника не выкатились откушенные головы тех, кто дерется за картонным задником. Впрочем, ту или иную голову можно тоже оформить как красочный подарок зрителям.
Надо понимать, что для политического класса и для политической машины предвыборная кампания заканчивается, как только основной кандидат объявляет о своем решении баллотироваться. После этого властвующее сословие думает уже только о следующем этапе — об этапе транзита власти. Именно по этой причине, чтобы не накренить опасным образом баланс административной машины, основной кандидат должен был максимально оттягивать момент объявления об участии в выборах. Он так и делал.
В демократиях действующий руководитель входит в стадию хромой утки к середине своего последнего срока. В режимах, где передачи власти на выборах не происходит, стадия «хромоты» размыта: с одной стороны, считается, что живыми из власти не уходят, с другой — если мы не ожидаем каких-то серьезных конституционных изменений (а система сейчас в таком состоянии, что на серьезные изменения она не очень способна), то последний срок уже наступил. Поэтому растягивать сроки выборной кампании нет никакого смысла ни для баллотирующегося, ни для обеспечивающих победу.
Второй признак инерционной кампании — это отсутствие программных заявлений. На выборы не выносится программа преобразований. В принципе, это никогда не было свойственно нашим выборам. В политических системах нашего типа результат выборов всегда предсказуем, а последствия непредсказуемы. Перед выборами 2012 года никто не объявлял в качестве повестки будущего президентского срока ссору с Украиной, антизападный разворот, милитаризацию и законодательные ограничения прав граждан. Если что-то программное у предвыборный период 2012 года и звучало, то это были скорее противоположные по направлению мысли и речи.
Так же будет и в этой кампании — предвыборную программу заменят ответы на жалобы, поощрения энтузиастов и раздача подарков. Одновременно будет стремление не повторить чересчур масштабную щедрость 2012 года: «майские указы» сломали хребет региональному бюджетированию и загнали субъекты федерации в долги. Сейчас будут пытаться действовать осторожнее и ограничиваться точечными адресными подарками. Как мы видим, это уже началось: анонсирована программа второго материнского капитала — выплат малообеспеченным семьям за первого ребенка, 7 млрд на доплаты работающим пенсионерам в 13 регионах, господдержка системы оказания паллиативной помощи. Последнее — выдающееся достижение организованного гражданского общества, благотворительных фондов и НКО, боровшихся за паллиативную помощь годами.
Следующее свойство кампании — стремление к минимизации рисков. Это будет малозатратная, низкокалорийная предвыборная кампания с пониженной публичностью. Избирателям будут стараться особенно не напоминать, что вообще идет какая-то предвыборная кампания.
Я бы обратила внимание на идею совместить в ряде регионов президентские выборы с референдумами по местным вопросам — о переносе столицы субъекта федерации или о постройке моста. То есть избирателю предлагается прийти проголосовать за что-то местное, близкое его сердцу, а заодно и ответить на вопрос: «Путина любишь? Ну вот и поставь галочку».
Есть некоторое несформулированное ощущение у нашей политической элиты в целом, что если избирателя пытаться как-то мобилизовывать, то это вызовет его раздражение, поэтому лучше его особенно не будить. Раньше таким образом действовала «Единая Россия» — старалась не мозолить избыточно глаза потенциальному избирателю, надеясь не на то, что он увидит ее рекламу или информационные сюжеты и вдохновится, а что он увидит знакомое название в бюллетене, и скорее проголосует, чем не проголосует. А если кампания слишком активная, то можно людей разозлить — они ведь не в лучшем настроении, и не то чтобы готовы бежать на участки тебя любить.
Понятно, что по федеральным каналам президента будут показывать как обычно, увеличить его присутствие в эфире малореально, но это не будет отличаться от привычного информационного фона, разве что будет меньше совещаний и больше сюжетов «президент на фоне молодежи и инноваций». Общая идея: у нас обычная мирная жизнь, у нас, как всегда, успехи, а у остальных сопредельных стран, как всегда, проблемы, а вот 18 марта, в день весны и присоединения Крыма, кстати, уж придите и проголосуйте, понятно как и понятно за кого, объяснять ничего не нужно, не первый год замужем.
К чему это все приведет? Похоже, что явка будет низкой, и с этим смирились. Попытки ее поднимать признаны чересчур опасными: если слишком активизировать избирателей, на участки могут прийти совсем не те, кого ожидали. Если создавать интригу допуском неожиданных кандидатов, предсказуемость тоже оказывается под угрозой. Безопаснее достигать результата за счет административно-зависимого электората: госслужащих, военных, сотрудников правоохранительных органов, работников бюджетных предприятий. Это гарантированный результат, это люди, которые не будут возмущаться, в общем, это даже нельзя назвать фальсификацией, она здесь и не требуется. Ну и национальные республики проведут выборы, как они привыкли, как они умеют, как им приятно и удобно. Что касается регионов электоральных аномалий, тут многое зависит от руководителя и начальника региональной избирательной комиссии: например, есть надежда, что Саратовская область выпадет из списка этих регионов, а вот Кемеровская, видимо, останется.
Чем это закончится? С одной стороны, результат, сделанный за счет сельской местности и нацреспублик — это результат достаточно дорогостоящий. «Отцы процентов» будут просить компенсации своих усилий и материального выражения своих заслуг. В определенной степени это может напоминать ситуацию, которая была в 1996 году после победы Ельцина на выборах, когда те, кто считали себя авторами победы, пришли просить свою долю. На нынешнем историческом этапе это происходит в сглаженном виде, потому что госкорпорации и привилегированные субъекты федерации и так получают, что хотят, от федерального центра. Никакие кризисы и режимы экономии бюджетных средств на них не сказываются — они получат, что хотят, а если захотят еще, то получат и еще.
Интересно другое. Может быть, так случайно вышло, но именно после объявления об участии действующего президента в мартовских выборах случился ряд судебных решений, не характерных для предыдущего этапа нашей политической истории. Это можно рассматривать как совпадение, а можно — как манифестацию нового бытия системы, оставшейся без активного вмешательства верховного арбитра. Функция верховной власти в России на протяжении последних 15 лет в значительной степени состояла в поддержании баланса между акторами и группами интересов.
Это очень сложная работа — удерживать этот хрупкий эквилибриум, особенно в условиях сокращающихся ресурсов. Это всегда было наглядно видно в отношениях между силовиками. Когда какая-то структура чрезмерно усиливалась, ее делили на две, как Генеральную прокуратуру поделили на собственно прокуратуру и Следственный комитет. Или внутри ведомства начиналась борьба с коррупцией, аресты и посадки, или создавалась конкурирующая структура — например, Росгвардия. Или, когда Росгвардия забрала всех вооруженных людей из МВД, в МВД были влиты две богатые ресурсные службы — ФСКН и ФМС. Даже на предыдущей фазе дела Улюкаева мы видели, как этот баланс постоянно вырывался: публичностью, сливом сторонами процесса материалов друг на друга, повторными вызовами «основного свидетеля», изменением карьерной траектории генерала Феоктистова (который, как можно понять, должен был вернуться в ФСБ в качестве заместителя директора, а был уволен с военной службы вообще).
В последнее время поддерживать равновесие стало особенно трудно: ресурсная база сжимается, конкурентная борьба за нее обостряется. Приговор Улюкаева и очередное судебное решение по спору АФК Системы и Роснефти привычный баланс если не переворачивает, то накреняет. Если прежний порядок вещей сохраняется, мы должны увидеть в ближайшее время какое-то восстановление баланса. Если этого не произойдет — значит, хранитель баланса больше не занимается этой работой. Тогда группы интересов оказываются предоставлены сами себе, а их принцип существования — это война всех против всех.
Если политическая машина решит, что настали последние времена, кто сколько схватит, тот тем владеть и будет, — то они будут воевать друг с другом очень активно за каждый кусок: за министерские кресла, компании, месторождения, медиаресурсы, финансовые потоки. На зрелом этапе нового срока это превратится в войну за преемника и за условия его назначения.