Трагедия коммуникации состоит в ее обессмысливании, что сегодня резко усилил коронавирус. Появление фейков и теории заговоров демонстрируют то, что окружающий наш мир не так понятен населению, как мир прошлого. В нем остается много белых пятен, что в очередной раз продемонстрировал коронавирус.
Мы также все дальше уходим от настоящего разнообразия реальности. Главной информацией сегодня становится статья о десяти свежих сериалах данного месяца, которые стоит посмотреть. То есть подключиться к магии, которая хоть временно, но унесет из этого мира.
Человек эпохи Возрождения, как высшая точка развития, превращается сегодня в человека эпохи телесериала.
Может, он тоже хороший. Но мы никогда не узнаем этого, поскольку этот человек сидит у себя дома в кресле перед экраном. Он уже не любит читать, потому не задает вопросов. Его волнует только сакраментальное — а будет ли второй сезон этого сериала.
Обедненная эмоциональность реальной жизни потребовала искусственных «впрыскиваний» эмоциональности из сериалов. Первые ростки этого были еще в Советском Союзе, когда улицы вымирали, словно на сегодняшнем карантине, когда шел мексиканский сериал, полностью поглощавший все свободное время населения. Люди на нем рыдали, как это было в довоенном кино.
Телесериалы, по крайней мере, многие из них, также являются высоким искусством. Однако они попали в несвойственную им функцию — стать заменителем жизни. Наверное, не зря советский человек в то далекое время так интересовался телевидением: мужчины смотрели неотрывно футбол, женщины — фигурное катание. Это тот же феномен порождения своих эмоций с помощью чужих. «Голубой огонек» тоже заменял жизнь, светскую, поскольку завтра на работе можно было обменяться впечатлениями.
Человек эпохи Возрождения — это создатель. Человек эпохи сериалов — это потребитель. Но потребитель самый массовый. Вся наша эпоха была направлена не на развитие творчества, а на развитие потребления.
Этого требовал в первую очередь бизнес, поскольку тормозом для бесконечного производства было отсутствие такого же бесконечного потребления. В этой точке появились новые коммуникативные дисциплины — реклама и паблик рилейшнз, призванные организовать процесс бесконечного потребления. Кстати, двадцатый век породил и военно-коммуникативные дисциплины — информационные и психологические войны, которые были направлена на «чужих», и пропаганду, которая была направлена на «своих».
Религия и идеология имели разные, но в чем-то совпадающие задачи, даже когда боролись друг с другом. Они давали человеку виртуальный мир, который был более обогащенным (типа обогащенного урана), чем его собственный обедненный мир. Религия вела за собой в рай, но и идеология тоже в рай под названием коммунизм. И только там компенсируются все невзгоды и недостатки.
Религия и идеология подталкивали человека, условно говоря, к звездам, поскольку ставили перед ним завышенные цели.
Когда Советскому Союзу была нужна читающая нация, исходя из требований развития обороны и науки, то книги издавались космическими тиражами. Когда сегодня такая потребность исчезла, пропали и читатели. Нет тиражей, исчезли книжные магазины, а вместе с ними и читатели. Наш мир построен на причинах и следствиях, ничего не возникает просто так, поскольку оно сразу же будет «погашено» более организованными «волнами».
Бах или Микеланджело, как и другие «титаны», недостижимы сегодня, не только на уровне создания, но даже на уровне потребления — слушателей/зрителей. Вероятно, это связано еще и с тем, что они были «разбужены» мощной виртуальностью религии того времени. По мере ослабления влияния этой виртуальности падала и «энергетика» виртуальности искусства, ведущая к нашему времени.
Есть и пики национального подъема виртуальности. Дворянская культура девятнадцатого века России смогла прижиться и в СССР двадцатого века, а потом все стало угасать в новых произведениях, которые оказались неспособными подняться к до уровня старых вершин.
Индустриальный век, вероятно, принципиально изменил человечество, по крайней мере, удалил его подальше от естественных ценностей, поскольку пришли ценности нового механического мира. Если раньше человека ставили в центр мира, то теперь на его месте оказалась машина. Соответственно, человеку пришлось трансформироваться под те ценности, которые требовал от него машинный век. Красота природы сменилась, к примеру, красотой легковых машин.
Человечество все время меняет в процессе своего развития свой базовый продукт. Долгий период человек существовал как собиратель и охотник, но в неолитическую революцию возник новый инструментарий — производство еды аграрным способом, которым мы пользуемся по сегодняшний день, беря в помощью все более сложную технику.
В индустриальную революцию базовыми становятся металл и энергия. Пришли фабрики и заводы, которые должны были производить оружие для гигантских армий, которые то воевали, то стояли напротив друг друга, насупив брови, в долгий период холодной войны. Пришел и новый человек, для которого на первое место среди его потребностей «конструкторы людей» поставили потребление. Этот человек стал даже дома частью производственных процессов, поскольку реклама и ПР провели прямую дорожку в его квартиру от заводов и фабрик.
В наше время на первое место вышла информация. Этой информацией о нас торгуют техгиганты, поскольку вместе с ней покупатель получает наши базовые поведенческие реакции, знание которых важно для экономики и политики,а также военного дела.
До этого информацию покупали мы, теперь информацию покупают о нас. Но мы почему-то не хотим этим гордиться.
Если до этого была индустриализация производства, то теперь мы попали в эпоху индустриализации информации. Скоро о каждом из нас будет известно все. Проездные будут сообщать, на какой станции метро мы вышли. Телефоны расскажут, куда и когда мы ездим. Интернет- что мы смотрим вечерами. Система распознавания лиц дополнит эти данные, даже если мы выйдем куда-нибудь без телефона. Мы уже проиграли мир машинам, которые знают о нас даже то, о чем мы сами не знаем. Теперь нам могут рассказать, не находились ли рядом с кем-то, кто потом заболел коронавирусом.
СССР создавал искусственные объединения трудящихся, боясь естественных. По этой причине их особенно и нет и сегодня на постсоветской территории. Контролировалось все, включая бардовские песни, то есть все виды коммуникаций неким образом «омертвлялись», поскольку так было безопаснее для государства, которое было сильным именно из-за своей боязни всего и вся.
Если коронавирус своими масками, социальной дистанцией и дистанционным обучением «убьет» естественные коммуникации, он проделает еще один шагу в сторону дегуманизации человека
Его таким образом «обустраивают» для того, чтобы он лучше подошел под новый мир. А если добавить сюда цифровое отслеживание, которое наиболее ярко сделал Китай, то человек лишиться права на любые «неправильные» шаги. А какие из них правильные, а какие неправильные, будет решать государство. Себя же оно не обидит…
Индустриализация нуждалась людях, которых она могла взять только из сельского хозяйства. При этом власть решала и политические задачи. Известная правозащитника Л. Алексеева писала: «Расправа с украинским крестьянством обеспечила коллективизацию сельского хозяйства и одновременно – подорвала возможности украинского национального движения, так как основную массу украинского населения составляло именно крестьянство, которое в 1926 г. насчитывало 23,8 млн. при 5,7 млн. городских жителей. К тому же города и промышленные центры на Украине имели преимущественно русское население. Голод 1932-1933 гг. обессилил украинскую деревню. Происходившая в то время индустриализация Украины получала кадры промышленных рабочих не из окружающих сел, как бывает обычно при процессе индустриализации, а за счет пришлого населения, главным образом, из русских областей СССР, что способствовало сохранению национального разрыва между сельским и городским населением, существующего до сих пор» [1].
Трансформация массового сознания очень инерционный процесс. Ему, вероятно, помогло, что в этот момент Советский Союз получил на вооружение новые типы медиа — радио и кино. Именно там реализовывались цели той трансформации, которая должна была проходить с населением.
Коммуникации могут создавать нужную структуру мира путем стабилизации или дестабилизации имеющихся структур. Инерция массового сознания требует на фиксацию этих изменений определенных периодов времени.
Ничего не происходит сразу. Но потом не меньшее время потребуется на их изменения.
Есть прямые типа пропаганды и запасные входы в массовое сознание. К последним отнесем не прямое, а косвенное воздействие, например, с помощью литературы и искусства. Например, десятилетиями перепевают и ссылаются на несуществовавший в действительности план Даллеса, взятый из художественной литературы. Просто со страниц романа он вдруг становится реальным документом, то есть чисто виртуальный продукт стал восприниматься и трактоваться как правда ([2-4]).
Виртуальность способна побеждать реальность. Так было в советское время, так происходит сейчас, поскольку в реальности мы видим лишь то, что подсказывает нам виртуальность. Виртуальность создает своеобразный «фильтр», сквозь который проходят только те сообщения, которые ей соответствуют, и отвергаются иные.
В советский позитив можно вписать то, что вся советская страна была страной читателей. Без этого невозможна никакая индустриализация, поскольку она нуждается в большем количестве образованных людей. США, к примеру, в своем атомном проекте строили рабочие поселки сразу с библиотеками, поскольку им были нужны специалисты более высокого уровня.
Г. Павловский назвал такую причину создания самой читающей страны: «Можно сказать, что то, чего Пушкин ждал от императора Николая Павловича, Сталин осуществил — империю читателей. Он знал, что ему это нужно. Поскольку ему нужно было новое оружие, и он уже включился в борьбу за умы с Западом. Антикосмополитическая кампания, в отличие от прежних чисток, была борьбой за умы» [5].
Точно так коммуникации высокого уровня создавали нового человека. Причем заданная одним писателем рамка могла становиться нормой для других читающих и пишущих, поднимая их на новый уровень. Д. Быков справедливо заявил: «можно сколько угодно оттаптываться на Советском Союзе, но нельзя отрицать одного: советская культура 70-х была лучше, интереснее, сложнее, разветвленнее, космполитичнее в хорошем смысле, открытей, чем культура сегодняшняя» [6].
И еще: «действительно – и здесь прав Александр Морозов, хотя он с определенным скепсисом об этом пишет из Праги – «на фоне сегодняшнего примитива многие явления 70-х годов воспринимаются чуть ли не как цветущая сложность. В обществе наличествуют институты, интеллигенция какая-то голос подает, ну и, конечно, тогдашняя проза Маканина и Битова (их обычно упоминали парой) на порядок сложнее всего, что может написать сегодня даже самый интеллектуальный интеллектуал. Наверное, поневоле обращаешься как-то мыслью, как советская власть обращалась все время к 1913 году, к русскому Серебряному веку-2, к этому последнему всплеску интеллектуальной активности – и медийной, и культурной, который случился в 70-е годы» [7].
Часть нашей интеллигенции по сегодняшний день отмечает в прошлом только плохое, забывая хорошее.
Сознание масс работает без нюансов, либо восхищение, либо хула. Но это самое простое эмоциональное решение, которое не дает включиться рациональному.
То есть гнев в сторону так называемого «совка» следует признать нечестным, а сам этот термин аналогичен по разрушительности изобретению термина «империя зла». И тот, и другой эффективно разрушали СССР в мире виртуальном, откуда пошел распад в мире физическом. «Империя зла» использовалась для мира, а «совок» был предназначен для использования внутри страны. Это следует признать боевой коммуникацией, которая продолжает пользоваться успехом в современном мире. Дав чему-то плохое или хорошее имя, мы предопределяем отношение к нему у аудитории. Это в определенной степени магическая функция, которая с помощью именования включает объект в тот или иной сюжет.
Но точно такой боевой была коммуникация во времена СССР, только с другими жертвами, поскольку она проводилась со своим населением. В ней поражались мозги, а не тела. Зато в мозгах можно было строить самые разные виртуальные деревни и села.
СССР по сути строил мир мечты, то есть не реальную страну, а мечту о ней, затрачивая на это мощные интеллектуальные усилия. Вспомним фразу западного мафиози, что кольт с добрым словом работает лучше просто кольта. Так и страна видит залог своей стабильности не только мощном репрессивном аппарате, но и в искренней любви граждан.
Союз усиленно работал в воображаемом мире, поэтому правила реального мира не всегда были важны для него. На все это бросались большие средства. Отсюда вырастала, хотя и косвенно, иногда и хорошая литература и кино, которые на фоне пропагандистских литературы и кино пользовались бешеной популярностью у населения. То есть строительство мечты требовало качественных «фантазеров», и их готовило государство. Коммунизм практически строился не в жизни, а головах. Сюда время от времени вбрасывались лозунги типа «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» или «каждой советской семье отдельную квартиру»… В результате магия каждый раз побеждала реальность.
Сегодня возникла так называемая нарративная экономика [8-9]. Здесь изучаются нарративы, которые вирусно начинают функционировать в обществе перед тем или иным новым экономическим периодом.
Автор это теории Р. Шиллер подчеркивает: «Некоторые нарративы распространяются вирусно, поскольку в них есть реальная правда и знание, которые важны. Меня же интересуют другие типы нарративов, где есть качество рассказывания, они интересны, стимулирующие, забавные, поэтому путешествуют от человека к человеку. Они несут высокий уровень заражения. Они приоткрывают изменения в публичном мышлении, а изменения в публичном мышлении являются важными причинами основных экономических событий» [10].
Шиллер, например, исследует такие нарративы, как нарратив паники, нарратив бережливости. Кстати, коронавирус тоже дал нам пример нарратива паники, реализуемый скупкой туалетной бумаги и гречки. Нарратив времени великой депрессии повествовал о том, как машины забирают рабочие места у людей, и никто не собирается их возвращать. Нарратив неконтролируемой безработицы стал распространяться до краха рынка в 1929 [11]. Массовое безработицей объясняют приход к власти Гитлера в 1933, однако не упоминают о том, что нацистская партия пообещала тогда законодательно запретить заменять людей машинами.
Как видим, работающими оказываются не только экономические, но и политические нарративы, которые могут стабилизировать или дестабилизировать ситуацию в стране.
Все революции движутся к власти с помощью своих нарративов дестабилизации, которым власти не способны ничего противопоставить.
Конструируя свою мечту для граждан, довоенный Советский Союз работал как раз над разработкой своих нарративов. С одной стороны, это были мобилизационные нарративы, отражавшие мобилизационную политику и экономику того периода. С другой, в кинопродукции личностные нарративы, например, любви, всегда были вписаны и сопряжены с нарративом работы. Здесь успешный и передовой рабочий или инженер становятся победителями и в любовном поединке. Украина дважды с помощью нарративов несправедливой власти меняла президентов, хотя и в ходе перевыборов. Но тысячи протестующих людей на улицах предопределяют тот выбор, который сделает население.
В послевоенное время советские нарративы рекой лились с телеэкрана. Телевидение по сути было второй жизнью советского человека, а может, даже и первой, забиравшей внушительную часть его свободного времени. Это была такая непривычно «мягкая» идеология/пропаганда, шедшая с экрана. Люди любили смотреть «Кинопанораму» или «Международную панораму». Эта вторая жизнь была яркой и насыщенной, поскольку делалась профессионалами своего дела. Они яростно ругали врагов и хвалили родное государство.
Пропаганда вербально и визуально рассказывала о наступившей (почти) мечте, причем мы идем туда, опережая все человечество. Пропаганда выговаривала миллионы слов, как будет частота повторения автоматически приближала мечту и счастье. Это определенное магическое мышление в достаточно рациональной стране. Так солдаты пользуются разными защитными амулетами, попав в ситуацию войны, поскольку ее опасность пересиливает любую рациональность. Пропаганда — это такая магическая коммуникация, которой пользуются государства. Советская магическая коммуникация реализовывалась на телеэкране.
Зрителю дали погружение в иной мир на телеэкране, мир красивый и беззаботный. Там зритель ассоциирует себя с героем, приходя в результате к победе. И блеклый мир вокруг уже не так раздражает и беспокоит.
Символический мир вокруг человека носит принципиально магический характер. Он нарушает правила физического порядка, порождая свои собственные иерархии. Их насаждает и оберегает государство, вводя свои правила сакральности. Советскую символическую структуру создал Сталин, поэтому и сегодня любая постсоветская трансформация героев и праздников в результате автоматически выносит на поверхность его фигуру. Как в известном анекдоте, когда советский человек тишком-нишком выносил домой детали со своего завода, в результате их сборки у него все равно получался пулемет, а не мясорубка, которую официально производил завод.
А. Игнатьев подчеркивает: «На мифологическом поле Сталин и Ленин были конкурентами только в период «хрущёвской оттепели». Тогда ключевой идеологемой было возвращение к ленинским «нормам жизни»: неслучайно же идеологи «перестройки» возводили её генезис именно к этому периоду, а не только к проектам и версиям «социализма с человеческим лицом». Тем не менее, архитектором и первостроителем советского государства был всё-таки Сталин, который реально вырастил советского человека, сконструировал лекала, по которым формировалась эта специфическая идентичность, обеспечил её трансляцию далеко за границы своего правления, вследствие чего косвенным образом повлиял и на специфику пост-советского транзита» [12].
В размеренную жизнь советского человека всегда массово врывались праздники, которые также работали не с рациональностью, а с эмоциями. Рациональность сильна на работе, а дома человек хочет погрузиться в эмоции. В завтрашний день мы переносим все хорошее, а плохое хотим оставить вчера. Коронавирус опасен тем, что он хочет взять в завтра и плохое, поэтому он так нам неприятен. Как оказалось сегодня, маски выравнивают всех, и мечты снова становятся одинаковыми. Мы хотим покоя, но он нам только снится…
Любое государство хочет выковать у себя не бунтарей, а преданных граждан. Оно готово ради этого вкладывать как много усилий, так и денег.
Литература, искусство, образование, медиа неотделимы от этих процессов воспитания любви к государству. И чем это делается незаметнее, но с хорошими конструкторскими мозгами, тем эффективнее получается результат.
Литература:
- Алексеева Л.М. История инакомыслия в СССР: Новейший период. М., 2001
- Грабовський С. Про «План Даллеса»: коріння і тривале життя фальшивки
- Соколов Б. Як російська дипломатія на фальшивці сидить
- Макаркин А. О российских дипломатах, верящих в план Даллеса
- «Мыслящий пролетариат» за двадцать лет до конца советской утопии (беседа Бориса Межуева с Глебом Павловским)
- Быков Д. Один
- Быков Д. Один
- Shiller R.J. Narrative economics
- Shiller R.J. Narrative economics. How Stories Go Viral and Drive Major Economic Events
- Shiller R.J. Narrative Economics: How Stories Go Viral
- Robert Shiller on Infectious Narratives in Economics: Excerpt
- Гельман П. О Сталине и последствиях коронавируса. Интервью с А. Игнатьевым