В вооружённых конфликтах ХХІ века на первый план выходит не физический урон военной мощи противника, а создание более выигрышной информационной «модели» общей картины в целом.
Информационно-психологическое противостояние или, как его ошибочно принято называть у нас, «информационные войны», понятие далеко не новое. На всех этапах своего развития оно было связано в первую очередь с военно-политическими (а впоследствии – и с экономическими, культурными и другими) действиями государства, и прочно опиралось на общественно-политическую инфраструктуру общества. Пик и переломный момент развития идей такого противостояния пришёлся на конец «холодной войны» и начало новой войны с призрачным международным терроризмом.
Наиболее удачным полигоном для проверки эффективности соответствующих организационных схем и инструментария стала первая война в Персидском заливе. Это был триумф информационно-психологического инструментария на службе Вооруженных сил. Полученный в результате успешный опыт применялся в дальнейшем во всех основных вооружённых конфликтах конца ХХ века. Первой жертвой войны всегда становилась информационная инфраструктура – теле- и радиостанции, информационные агентства, коммуникационные сети. А взамен наступавшего тревожного информационного вакуума, местные жители практически сразу получали «нужную» информацию, сопровождаемую соответствующей картинкой.
Новый этап эволюции эта концепция получила после трагических событий 11 сентября, когда и Соединенным Штатам, и мировой общественности стало понятно, что характер войн и вооруженных конфликтов изменился навсегда. Вместо традиционных противостояний регулярных армий мир получил абсолютно новые разновидности вооруженных столкновений, не ограниченных ни географически, ни организационно. В итоге известная до этого концепция информационно-психологического противостояния получила новую жизнь в качестве концепции «сетевого» противостояния (Network-Centric Warfare – NCW).
В концепции «сетевого» противостояния появилось четвертое измерение поля боя – духовная и виртуальная сфера. Главная цель в такой войне – не завоевания территории, а завоевания «души воюющего народа» при «сохранении духа своей армии и народа».
Изменились роль и место вооруженных сил. Акцент делался на проведении невоенных операций (Operations Other Than War), что требует тесного взаимодействия с негосударственными организациями. Для действий в «новом» измерении привлекаются и средства массовой информации.
Иными словами, в вооружённых конфликтах ХХІ века на первый план выходит не физический урон военной мощи противника, а создание более выигрышной информационной «модели» каждого отдельно взятого действия и общей картины в целом. Это, в свою очередь, радикально меняет подход к военной стратегии – цели для нанесения ударов выбираются исходя из последующего информационного «резонанса» – чем он сильнее, тем более выигрышной является избранная для уничтожения цель.
Однако после практической отработки Вооруженными силами США этой концепции против главного «сетевого» врага «Аль-Каиды» в Афганистане в 2001–2002 годах и в Ираке в 2003 году, от неё пришлось отказаться. Использование в операциях, построенных по «сетевому» принципу, регулярных национальных войск кардинально снижает эффективность того самого информационного резонанса. Центральной идеей любого информационного донесения с поля боя становится не событие как таковое, а именно привязка участников столкновения к конкретной стране и/или группе стран.
Россия, которая всегда внимательнейшим образом прислушивалась к «вражеским голосам» из-за океана, нашла простое и гениальное решение этой проблеме. Теоретический анализ этой проблемы в России начал известный апологет Кремля А. Дугин, который перекрестил американскую концепцию в «сетевые войны».
Впоследствии эти идеи получили свое дальнейшее развитие в т.н. «доктрине Герасимова» – на самом деле цикле из двух лекций, прочитанных Начальником Генерального штаба ВС РФ, генералом Герасимовым,
Первая, прочитанная в январе 2013 года на заседаниях Академии военных наук (АВН), опиралась на опыт «сетевого» противостояния в преломлении событий «арабской весны» – массовых протестов, восстаний и внутренних конфликтов с внешним участием на Ближнем Востоке в 2010–2012 годах.
Именно эта итерация гибридного инструментария РФ легла в основу военной операции по аннексии украинского Крыма и оккупации части Донбасса в начале 2014 года.
Практическую сторону этого видения проблемы отработал тот самый Гиркин «Стрелков» на примере военного кризиса в Сирии. Еще в мае 2013 года на «круглом столе», организованном российским изданием «Независимое военное обозрение», посвящённом развитию и последствиям вооруженного противостояния на Ближнем Востоке он заявлял: «Основа успеха в войнах нового типа – это превентивные специальные, а не крупные войсковые операции. Своевременно устранив, пусть внешне не всегда законными способами, нескольких главарей, такие операции сберегают тысячи и тысячи жизней, целые регионы».
Впоследствии практика показала ограниченность этой версии гибридного инструментария – он оказался слишком зависим от 2 ключевых параметров:
- Эффекта неожиданности, и
- Времени.
Если во время аннексии Крыма российские гибридные подразделения справились с поставленными задачами до того, как политические и силовые институты Украины смогли преодолеть искусственно созданный «информационный хаос», то во время оккупации Донбасса, когда Украина уже была готова к такому развитию событий, уже к июлю-августу военно-политическое руководство РФ было вынуждено отказаться от гибридной тактики и перейти к массированному использованию регулярных подразделений, которые уже открыто переходили восточную границу с Украиной для оказания поддержки гибридным и нерегулярным подразделениям.
Военно-политическому руководству РФ понадобилось несколько лет для того, чтобы «переварить» полученный опыт и провести работу над ошибками, и 2 марта 2019 года генерал Герасимов представил эволюционное продолжение своего предыдущего доклада, в котором были учтены практические уроки и сделаны соответствующие выводы.
Новый этап эволюции гибридных методик РФ уже в большей степени опирался масштабное использование конвенциональных сил в масштабном противостоянии, направленном на то, чтобы «добиться превосходства над остальным человечеством».
Кроме того, именно эта версия российских гибридных методик проложила путь к полномасштабному вторжению в Украину 24 февраля 2022 года, провозглашая переход к «стратегии активной обороны», неотьемлемой частью которой является «комплекс упреждающих мер по нейтрализации угроз безопасности государства».
Полномасштабное вторжение в Украину, которое началось 24 февраля этого года, также продемонстрировало общую ограниченность гибридной стратегии Кремля: первые дни вторжения отчетливо показали, что ВС РФ действуют точно так же, как они действовали в Крыму 8 лет назад, опираясь лишь на большую численность собственных сил.
Общая готовность Вооруженных сил Украины к обороне и противодействию российским тактическим приёмам (опирающаяся на солидный опыт противостояния на Донбассе 2014–2022 гг) позволила уже в первые дни и недели полностью переломить ход вторжения в пользу ВСУ.
В дальнейшем успехи украинских военных, которые в значительной степени опираются на эффективную интеграцию собственного боевого опыта с современными системами вооружения и комплексом мер военно-технической помощи, предоставляемой Западными союзниками, заставили военно-политическое руководство РФ вернуться к более привычным ему методам ведения войны – использованию собственного численного превосходства, тактики террора, шантажа и массированной пропаганды.
Тарас Жовтенко. infowarfare.pl